[indent]Ладонь медленно спускается ниже, скользит вдоль живота, осторожно, будто даже сейчас он сомневается в собственных действиях. Как будто сам не до конца понимает, зачем делает то, что делает. Его пальцы касаются её кожи мягко, почти нерешительно, словно боятся потревожить.

[indent]И всё же рука его опускается дальше, дотрагиваясь до внутренней стороны её бедра, чуть раздвигая ноги. Так осторожно, будто она может рассыпаться, если он будет слишком тороплив или груб. Всё это движение — нет, не привычное. Это не то, что он делал раньше. Это словно совсем другая реальность.

[indent]Он не разрывает поцелуй, продолжая медленно и настойчиво углублять его. Его губы мягко двигаются против её, языком скользя по её, подчиняя, но не силой. Совсем не так, как раньше.

[indent]Пальцы его находят её клитор, легко, почти невесомо касаясь, мягко нащупывая то, что должно приносить удовольствие. Не причинять боль. Он двигает ими медленно, аккуратно, ни на секунду не меняя ритм, как будто это не она учится принимать, а он — помнить, как давать.

[indent]В голове стучит ровно одна мысль: Ты можешь оттолкнуть меня.

[indent]Но её руки остаются неподвижными, её тело напряжено, и он не может понять, почему от этого чувства внутри всё сильнее сжимается этот самый тугой узел. Почему ему становится всё труднее дышать.

[indent]Все это странно. Настолько странно, что дыхание становится рваным, как будто не хватает воздуха, а мокрая одежда с каждым движением раздражает всё больше. Она липнет к коже, тянет за собой тяжёлую прохладу, которая сейчас будто контрастирует с теплом, которое разливается изнутри. Это тепло неуклюжее, неуместное, и от него хочется избавиться, но оно только нарастает, заполняет всё собой.

[indent]Неправильно. Это должно быть неправильно. Всё, что он делает, всё, что чувствует, — противоречит его собственному порядку вещей. И всё же... Даже не нужно прислушиваться, чтобы понять: это правильно. Неправильно — только то, как это ощущается. Как каждый миллиметр её кожи отвечает на касания, как напряжение в её теле медленно, будто нехотя, уступает место чему-то другому.

[indent]Каждое движение пальцев, то мягких, то чуть более настойчивых, возвращает ему какое-то забытое ощущение уязвимости. Её уязвимости. Его уязвимости. Давление, которое он то увеличивает, то ослабляет, становится сродни странной игре, где он ищет ту грань, на которой она не сломается и не оттолкнёт его. Оно не приносит триумфа, оно приносит странную тяжесть — словно крылья бабочки, что дрожат, пытаясь взлететь, и ты боишься сделать резкое движение, чтобы не повредить их.

[indent]Он не понимает, зачем приоткрывает глаза, но делает это. И едва не вздрагивает. Ресницы её чуть подёргиваются, будто у неё внутри идёт собственная борьба. Он видит, как румянец поднимается по её щекам, заливает лицо неровным алым, который, чёрт возьми, не раздражает. Он не хочет смеяться, не хочет язвить. Наоборот, от этого тепла у него внутри что-то сжимается. Что-то, что он не готов называть.

[indent]Её губы слегка приоткрываются, дыхание становится неровным, почти жалобным, и почему-то это не вызывает в нём обычного раздражения или презрения. Оно только усиливает это непонятное, нелепое желание... не сделать ей больно. Странное, мучительное желание исправить.

[indent]Улыбка сама проскальзывает на его губах, лёгкая и неожиданная. Её, возможно, даже можно было бы назвать доброй, если бы он мог сам себе в этом признаться. Но сейчас его это не заботит. Он улыбается, потому что не может иначе. Потому что её лицо, румяное, наивное, откуда-то из глубин вытаскивает в нём что-то человеческое. Что-то, что он давно похоронил.

[indent]Умиление? Это слово прибивает его, как обухом по голове. Слишком мягкое. Слишком... не про него. Но он чувствует его, это чёртово умиление, и ничего не может с этим сделать. Слишком человечное для того, чтобы быть к месту в этом холодном, пропитанном отчуждением пространстве. Он хотел бы отмахнуться, заглушить это странное тепло внутри себя, но всё, что у него выходит — продолжать. Продолжать это мучительно медленное, осторожное движение пальцев, будто он боится, что любое лишнее усилие разрушит этот хрупкий момент.

[indent]Рука сама по себе чуть медленнее двигается, словно он хочет дать ей больше времени, больше шансов оттолкнуть его. Ему уже не страшно, что она сделает это. Страшнее, что она может не сделать.

[indent]Её тело, напротив, постепенно перестаёт быть каменно неподвижным. Он чувствует, как её мышцы под пальцами напрягаются, как её дыхание становится неровным. Её веки дрожат, словно она пытается решить, открыть глаза или остаться в этой полутемной неизвестности. И этот выбор почему-то кажется ему важным. Не для неё. Для него.

[indent]Её глаза вдруг открываются, и он встречает их взгляд. Прямой, честный, до боли в груди. И впервые за долгое время он понимает, что смотрит не в пустоту.

[indent]Он делает то, что не планировал. Ему не нужно было смотреть на неё, не нужно было искать в её лице что-то, чего он не сможет понять. Но глаза всё равно открываются. И вот оно — её лицо перед ним. Румянец, который почему-то не раздражает, а... придаёт ей жизнь. И это неправильно. Это так неправильно, что кажется издёвкой. Но отвести взгляд он не может.

[indent]Её губы чуть приоткрываются, будто для того, чтобы сказать что-то или вдохнуть глубже. И в этом движении есть что-то, что его пробивает до основания. Это не слом. Это не гнев. Это что-то совсем иное, мягкое, укоряющее, и от этого ему хочется выругаться. Вместо этого он лишь чувствует, как в груди растёт странная тяжесть, которую хочется назвать заботой, но он не осмеливается даже подумать это слово.

[indent]Ты можешь оттолкнуть меня.

[indent]Это повторяется в его голове как мантра, но с каждым движением, с каждым касанием он понимает, что она не сделает этого. Не потому, что боится, и даже не потому, что не хочет. Она просто... не верит. И это знание прожигает его насквозь.

[indent]Блять, — думает он, чувствуя, как его собственное сердце стучит всё громче.

[indent]Блятьблятьблять.

[indent]Замирает, когда её пальцы обхватывают его запястье. Одно краткое прикосновение, но в нём слишком много — слишком много вопросов, слишком много сомнений. Словно она сама не понимает, зачем это делает. Убрать руку? Оттолкнуть его? Или удержать? Кай не уверен, что хочет знать ответ, но тело само напрягается, сердце пропускает удар, а дыхание едва не сбивается.

[indent]Она не убирает руку. Не отталкивает. Не делает ничего, что он мог бы счесть отказом. И это… выбивает из равновесия. Неужели она всё ещё боится? Всё ещё считает, что выбора у неё нет?

[indent]Есть.

[indent]Он хотел бы сказать ей это. Хотел бы прошептать это прямо сейчас, горячим шёпотом на её губах, чтобы она знала. Чтобы она поняла, что это её выбор, что всё в её руках. Но чтобы это сделать, ему нужно оторваться от неё. А оторваться сейчас кажется невозможным. Будто всё, что есть в нём сейчас — это её губы под его губами, её тепло, которое проникает сквозь мокрую одежду и сжигает изнутри.

[indent]Это странно. Странно до удушья. Странно и неправильно, и всё же единственное, что кажется правильным, — это продолжать. Её запах, её дыхание, румянец, что не сходит с её щёк, — всё это плетёт вокруг него сеть, из которой он не хочет вырываться. Боги, да что с ним творится?

[indent]Он медленно, осторожно сдвигает руку, проверяя, как она отреагирует. Слишком мягко, слишком осторожно для того, кто привык брать без спроса. А она… Она не двигается. Не убирает руку. И он хочет думать, что это не страх, не покорность. Что ей действительно нравится. Что она позволяет ему, потому что хочет.

[indent]Или он просто обманывает себя? Просто хочет верить, что не принуждает её? Что не делает с ней того, что сам презирает?

[indent]Жар внизу живота нарастает, сжимается узлом, превращаясь в твердую, болезненную тяжесть. Он чувствует, как член становится твёрже, как желание захлёстывает его с головой. Но он не двигается. Боится прижаться к ней, боится испортить всё одним неловким движением. Боится спугнуть, сломать этот хрупкий момент, который сам не понимает до конца.

[indent]Кай прикрывает глаза, на мгновение позволяя себе раствориться в ощущении. Чёрт побери, это не должно так ощущаться. Он должен был быть выше этого, хладнокровным, равнодушным. Но каждое прикосновение её пальцев к его запястью, каждое дрожание её тела говорит ему о том, что он всё глубже увязает в этом странном, опасном желании.

[indent]Спугнуть боится, проносится в голове насмешливая мысль. Когда это он кого-то боялся спугнуть? Когда это он вообще задумывался о том, что чувствует кто-то другой?

[indent]Поцелуями ниже, шея под его губами будто горит, и каждый её вздох, каждая едва заметная дрожь пробирает Кая до костей. Запах её кожи, тепло её тела — всё это смешивается в опасный коктейль, который лишает его остатков контроля. Он не сжимает зубы, заставляя себя быть осторожным, глуша желание оставить следы — метки, знаки, что она теперь принадлежит ему, что её нельзя ни трогать, ни смотреть на неё.

[indent]Моё.

[indent]Но он этого не делает. Только мягкие прикосновения, только нежность, только осторожность. Его язык скользит по линии её шеи, рисуя узоры, которые никто не увидит, но которые, он надеется, она запомнит. Надеется, что её тело запомнит.

[indent]А пальцы… Они будто перестали принадлежать ему. Ласкают её там, где дыхание обрывается, где мышцы подрагивают, где её тело, кажется, само предаёт её, отзываясь на каждое его движение. Без звуков. Без стонов. И почему-то это мучает больше всего.

[indent]Он хочет услышать её.

[indent]Не для того, чтобы доказать что-то себе. Нет. Ему важно знать, что она не просто терпит, не просто позволяет. Ему важно услышать её, чтобы убедиться — она хочет. Что это не страх, не покорность, не смирение. Что она выбрала его. Выбрала это.

[indent]Губы касаются её уха, дыхание горячее, как и его слова:

[indent]— Ты можешь оттолкнуть, — голос тихий, едва шёпот. — У тебя есть выбор.

[indent]И эти слова он говорит не только для неё. Для себя. Потому что сейчас он как никогда хочет знать, что это её решение. Не долг, не страх, не выученная беспомощность.

[indent]Это странно. Это всё так чёртовски странно. Странно, что он ищет в её глазах не слёзы, а принятие. Странно, что его руки гладят её так, будто не хотят причинить боль. Странно, что он впервые задумывается, что ей может быть хорошо.

[indent]Это может быть приятно. Позволь показать, насколько.

[indent]Скажи он это вслух, его голос был бы ломким, низким, почти умоляющим. Не для неё. Для себя. Потому что в этот момент, как бы он ни отрицал это, ей всё же принадлежит власть. Вся его злость, его холод, его гордость — всё это рушится под грузом её молчания и прикосновений.

[indent]На лицо уже не смотрит вовсе, словно боится увидеть там что-то, что вернёт его обратно — в ледяной кокон, который он сам так старательно возводил годами. Всё внимание сосредоточено на её теле, на ощущениях, что заполняют его самого, на пульсации вены под губами, где кровь бьётся как пойманный зверь, как трепещущий воробушек. И всё это — её дрожь, её тепло, рваный ритм сердца, — будто становится частью его.

[indent]Вот так должно быть.

[indent]Он убеждает себя снова и снова. Будто заклинание это, которое он шепчет в собственный разум. Не для неё, а для себя. Чтобы не сорваться, не захлестнуться волной куда более тёмных и жадных желаний, которые кипят под кожей, скребут изнутри. Чтобы не испугать её, не разрушить это странное, хрупкое мгновение.

[indent]Но всё равно в тишине улавливает будто жалобный звук. Словно писк, едва слышный, но отчетливый. "Не надо." Это в голове, наверное. Только её тело кричит совсем о другом. Он чувствует это.

[indent]Каждое прикосновение его пальцев — как по оголённому нерву, каждая дрожь в её бедрах говорит больше, чем любое слово. Она хочет.

[indent]По запаху чувствует это, сквозь мыло, которое уже перестало его раздражать, по терпкому, едва уловимому аромату её желания. По влажности, что скользит по его пальцам, по тому, как её мышцы то сжимаются, то отпускают, будто тело борется с чем-то внутри.

[indent]Не останавливайся.

[indent]Она не говорит этого вслух, но он читает это в каждом её движении, в каждой судорожной вспышке дрожи. А сердце её всё так же сбивается с ритма, удары становятся неровными, будто в ответ на его собственное. И это странно, непонятно, сводит с ума.

[indent]Я не могу остановиться, — думает он, хоть где-то в глубине понимает, что может. Должен. Но не хочет. Потому что с каждым её вздохом, с каждой дрожью, с каждым тёплым толчком её пульса под его губами — он тонет. Глубже и глубже.

[indent]Взгляд выше, на её лицо поднимает, и тут же не может удержаться от того, чтобы не задержаться на её выражении. Страх. Смущение. Непонимание. Всё это перемешалось в её глазах, словно буря, бушующая внутри. А он всё равно целовать не прекращает. Всё так же осторожно, всё так же мягко, словно опасаясь, что резкость или грубость разрушат всё, что между ними только-только начинает складываться.

[indent]И касаний своих не прекращает. Потому что видит — она близко. Ближе, чем когда-либо. Ещё чуть-чуть, одно мгновение, один дрожащий вздох — и она сорвётся, как натянутая струна. И он понимает, что если сейчас остановится, это будет хуже любой пытки. Для неё. Для него. Для обоих.

[indent]Но то, как она смотрит... На мгновение в голове мелькает мысль: Боги, неужели ты никогда сама к себе не прикасалась? Похоже, что нет. И от этого — даже не злорадство, не насмешка, а какое-то почти детское удивление, граничащее с теплотой. Как можно быть такой... чистой?

[indent]Неужто ты так отчаянно сопротивляешься всему, что неизвестно?

[indent]Он не спрашивает. Не хочет рушить этот хрупкий момент словами. Вместо этого лишь сильнее нажимает, пальцами двигается чуть увереннее, сжимая её тело своей рукой ближе, поддерживая, как будто боится, что она разлетится на части. А она дрожит. Дрожь, что проходит сквозь неё, словно волна, сотрясает всё её тело, забирая её дыхание и... её страх.

[indent]Щёки становятся ещё более алыми, как закатное небо, и почему-то это вызывает у него улыбку. Не ту жёсткую, насмешливую улыбку, что раньше. Нет. Что-то мягкое. Почти гордое. Удовлетворённое. Это был её момент. Её первый шаг в это неизведанное, страшное для неё пространство. И он был тем, кто помог ей сделать этот шаг.

[indent]Молодец, воробушек.

[indent]Эти слова всё равно остаются только в мыслях. Вслух он их не произносит. Вместо этого медленно прекращает её целовать, лишь дольше задерживаясь губами у уголка её рта, будто боясь отстраниться совсем. Она всё ещё дрожит, её дыхание сбивается, и он чувствует это всем своим существом. Словно это он сам переживает её ощущения.

[indent]Руки опускаются ниже, обхватывают её за талию, не позволяя рухнуть. Держит её крепко, уверенно, пока эта дрожь окончательно не отпустит её. Пока её ноги снова не начнут ощущать твёрдую землю. И даже тогда, мягко, медленно, почти заботливо, направляет её руки вверх. Его движения не резкие, словно он не спешит. Словно хочет дать ей время привыкнуть. Управляя её жестами, застёжки на его форме расстёгивает одну за другой, пока ткань, мокрая и тяжёлая, не сдаётся. С усилием стягивает её, и наконец воздух касается его кожи.

[indent]Облегчение. Свобода. Это как вдохнуть заново. Струи тёплой воды стекают по его спине, обрушиваются на плечи, смывают напряжение и остатки того, что он ощущал, как груз, впившийся в него ещё до того, как она вошла в его жизнь. И теперь…

[indent]Теперь это странное, неуклюжее существо перед ним, с глазами, полными растерянности и чего-то ещё, что он пока не может определить, стоит так близко, что он чувствует её тепло даже сквозь поток воды.

[indent]По пояс обнажённым перед ней оставаясь, Кай чувствует, как мокрая одежда с тяжёлым влажным шлепком падает где-то рядом. Громкий, почти оглушительный звук в этой водяной тишине, нарушаемой лишь их дыханием и мягким плеском воды, что струится по плитке.

[indent]Он не торопится. Держится прямо, позволяя ей смотреть, изучать, словно отдавая себя на её суд. Её взгляд ощутим, будто физическое прикосновение — блуждает по его плечам, груди, останавливается где-то на шее, но к лицу не поднимается. И он понимает это. Пусть так. Пусть смотрит.

[indent]Руки его тем временем привычно и уверенно расправляются с завязками штанов. Не спеша, даже немного медля. Потому что тесно. Потому что больно. Возбуждение давит изнутри, а ткань только усиливает это напряжение, впиваясь в кожу. Кай на мгновение замирает, пальцы останавливаются, словно размышляя. Не только о том, как ему удобнее, но и о том, как ей. Чтобы не испугать. Чтобы не причинить лишней боли. Чтобы дать ей хотя бы тень контроля над тем, что сейчас происходит.

[indent]И это его решение приводит его к неожиданному жесту. Медленно, почти с опасением, он опускается на колени перед ней. Колени тяжело упираются в плитку, ещё немного прохладную, хотя вода уже успела нагреть её до ощутимого тепла. Но это кажется неважным. Всё его внимание сейчас сосредоточено на ней, на каждом её движении, на каждом дыхании.

[indent]Он осторожно берёт её за руки, мягко увлекая за собой. Не резко, давая ей время осознать, привыкнуть к этой новой динамике. Когда она оказывается сверху, её лёгкий вес на его коленях становится почти символическим. Контакт их тел кажется электрическим.

[indent]Она близко. Слишком близко, чтобы он мог игнорировать её тепло, её дыхание, её присутствие. Тело Кая горит, как раскалённый металл, и вода, обрушивающаяся сверху, кажется прохладной, даже ледяной в сравнении с ним.

[indent]— Так удобнее, воробушек, — слова звучат тихо, почти неслышно, не приказом, а мягким напоминанием. Она могла бы оттолкнуть его, уйти, закрыться. Она всё ещё может. Но она этого не делает.

[indent]За талию её ближе притягивает, движение его плавное, почти нежное, как будто боится напугать, как будто вся эта хрупкость в его руках может рассыпаться. Его ладони, горячие и сильные, скользят по её бедрам, мягко обхватывая, направляя. Почти невесомо, с лёгким намёком, словно хочет дать понять, что она сама контролирует этот момент, но не может не коснуться её. Его тело напряжено, каждая мышца будто кричит о сдерживаемом желании, но он ждёт. Ждёт её.

[indent]Взгляд их встречается, и он замирает. На мгновение, всего лишь на вдох, на взмах ресниц, но замирает. Ее глаза — это странная смесь мягкости и власти, затаенной силы, которую он мог бы сломить, но почему-то не хочет.

[indent]— Можно? — выдыхает тихо, голос хриплый, чужой даже для него самого. Этот вопрос звучит смешно. Боги, как это абсурдно. Он столько раз брал её, не спрашивая, не думая, без малейшего колебания. Брал так, как привык — как инструмент, как свою собственность. А сейчас почему-то спрашивает. И впервые чувствует, что это важно.

[indent]Она краснеет. Её лицо становится ещё ярче, как пламя, разгоревшееся от слабого ветра. Краснеет так сильно, что кажется, будто больше уже некуда. Она не смотрит на него. Взгляд её уходит в сторону, вниз, но не отвращением, а скорее смущением. И это смущение почему-то согревает его сильнее, чем поток горячей воды, что льётся на них.

[indent]Она закусывает губу, почти нервно. И всё же кивает. Нервный, маленький, но всё же кивок. И этого достаточно.

[indent]Он медленно надавливает на её бедра, давая ей понять, чего он хочет, но не принуждая. Нет, не вынуждая. Он не сделает этого. Лишь намекает, оставляя ей выбор. У неё есть выбор. Он дал ей его, когда решил остановиться, когда дал ей возможность оттолкнуть его. И сейчас он снова отдаёт ей право решать.

[indent]Каждое движение становится словно частью ритуала, неспешного и вдумчивого. Её тепло, её близость, даже неловкость — всё это кажется правильным. Странным, но правильным.

[indent]Он задерживает дыхание на миг, почти болезненно, пока ее тепло не обволакивает его, принимая в себя, кажется почти полностью, легко, без прежнего сопротивления, без напряжения, что раньше всегда сопровождало их близость. Этот момент чужд и непривычен. Жар ее тела переплетается с прохладой плитки, на которую он ложится спиной, сдерживая дрожь от контраста, мышцы напрягаются под этим ледяным прикосновением, но все это меркнет перед тем, что происходит сейчас.

[indent]Его руки мягко касаются её бедер, направляют, задают ритм, но не торопят. Он словно боится сделать что-то не так. Она еще так неловка в своих движениях, осваивает что-то совершенно новое, и это вызывает в нем странное, почти терпеливое чувство. Пальцы его крепче сжимают её талию, подсказывая ритм, а потом отпускают — пусть она сама поймет. Пусть она почувствует.

[indent]Взгляд его, блуждающий, скользит по её фигуре. Да уж, до чего же странная, несуразная. Слишком угловатая, слишком хрупкая, слишком... какая-то. И, боги, он все равно здесь, он в ней. Как же она все равно притягивает его так, как он никогда бы не признал, даже самому себе.

[indent]Он не замечает, как тихий звук вырывается из его груди, почти хриплый, как будто сам себя застает врасплох. Он глушит его, стискивая зубы, но вибрация все равно проникает в пространство между ними. Она начинает двигаться чуть увереннее, уже без его помощи, и это только усиливает его собственные ощущения. Её плавные, нерешительные сначала движения начинают приобретать ритм.

[indent]— Вот так, — почти беззвучно, словно она могла бы услышать.

[indent]Тело его напряжено, а взгляд всё ещё прикован к её лицу. Румянец не уходит, щеки её пылают, а губы всё ещё слегка прикушены. И отчего-то он ощущает не только желание, но и... гордость? Странное, едва заметное ощущение гордости за неё, за то, как она преодолевает себя.

[indent]Он был так близко к грани, что ещё один толчок, одно движение и долгожданное удовольствие разольётся по телу приятной негой. Чувствовал, как сжимаются ее мышцы вокруг него и от этого становится ещё теснее, ещё жарче. К черту этот толчок.

[indent]Накрывает лавиной — мгновенное блаженство, сменяющееся обжигающей болью. Его разум раскалывается, как стекло под молотом, каждую грань вспышки удовольствия пронзают тысячи раскаленных игл. Горячий ком боли поднимается из глубины живота, взрывается в груди и волной разливается по всему телу. Пальцы рефлекторно сжимаются на её бедрах, вдавливая их до синяков, но он не чувствует мягкость её кожи под руками — только свой собственный ад, который заполнил всё.

[indent]Голова резко откидывается назад, ударяясь о мокрую перегородку, но этого он тоже не ощущает. Мир вокруг исчезает, сжимаясь до одного лишь горячего жара её тела и пульсирующего рвущего боли. Тело инстинктивно выгибается, как будто хочет слиться с ней до последней клеточки, забиться глубже, спрятаться от жуткого раскола внутри. Но это не желание, не страсть — только отчаянный рефлекс, побег от невыносимого.

[indent]Он слышит, как сердце грохочет в ушах, как каждый удар сотрясает его изнутри, словно хочет вырваться из грудной клетки. Попытка вдохнуть заканчивается мучительным спазмом, грудная клетка сдавлена, будто обмотана цепями, и лёгкие горят, лишённые воздуха. Хочется вдохнуть. Хочется закричать. Хочется исчезнуть.

[indent]Но кричать нельзя. Нельзя. На крики сбегутся охранники. Терпи.

[indent]Вена на шее пульсирует, вздутая и напряжённая, как струна, готовая лопнуть. Невыносимый гул в голове, давящий, как будто череп сейчас разорвётся. Зрение плывёт, а перед глазами плавают черные точки, сливаясь в одну зияющую пустоту. Где-то на краю сознания мелькает мысль — нет, не кричать. Не смей.

[indent]Сквозь туман боли он видит её лицо — смятение, страх. Она что-то говорит, но звуки тонут в грохоте его пульса. Слова не доходят. Она шевелится, пытается его коснуться, но каждое движение словно усиливает его боль, сводя мышцы в новую, невыносимую судорогу. Ей нельзя знать, нельзя видеть его таким. Нельзя, чтобы она испугалась сильнее.

[indent]Он сжимает зубы, плотно, так, что они скрипят, будто готовы треснуть. Дыхание становится хриплым, рваным. Он заставляет себя замереть, оставаться неподвижным, даже когда всё тело орёт от напряжения. Лишь бы не напугать её больше.

[indent]Терпи. Терпи ради неё.

[indent]Каждый удар сердца отзывается в теле агонией, каждое мгновение длится вечность. Но он терпит. Потому что она рядом. Потому что иначе нельзя.

[indent]Кажется, что внутри него кипит магма, разрывая его изнутри. Каждый нерв в теле словно оголён и обмотан раскалённой проволокой, по которой бесконечной волной пробегает электрический ток. Он чувствует, как что-то липкое стекает по подбородку — кровь. Её вкус заполняет рот, пропитывает каждую клеточку, как будто это уже не его кровь, а что-то чужое, что нельзя остановить. Губы прикушены до мяса, но даже это кажется мелочью на фоне того, что происходит внутри.

[indent]Он ощущает, как ногти ломаются, с треском сгибаясь под его же весом, как пальцы корчатся, царапая плитку. Шероховатая поверхность впивается в кожу, оставляя раны, из которых сочится кровь. Но он даже не может отнять руки, не может перестать царапать — как будто это единственный способ хоть как-то бороться с этим, хоть чуть-чуть отвлечься от расползающегося по телу ужаса.

[indent]Боль больше не человеческая. Она заполняет всё — каждую клетку, каждый вдох, каждую секунду. Сдавленное пространство его груди будто вот-вот лопнет, но лёгкие так и не наполняются воздухом. Всё, что остаётся, — это слабые хрипы, которые он с трудом пропускает сквозь стиснутые зубы. Зубы, которые скрипят так громко, что это слышно даже сквозь грохот крови в ушах. Кажется, что они вот-вот треснут, как тонкое стекло под ударом.

[indent]И эта пульсация… боги, как же она его разрушает. С каждым её напряжением, с каждой волной удовольствия, проходящей через её тело, его собственная боль лишь усиливается. Она ритмично, неумолимо выбивает остатки его сознания, забивая разум белым шумом. Это как пытка, когда между вспышками боли дают крохотную передышку — только для того, чтобы она ударила ещё сильнее.

[indent]Сквозь этот хаос он смутно осознаёт, что тело его выгибается, словно пытается растянуться и стать больше, вместить в себя всю эту боль. Он чувствует, как натягиваются и горят мышцы, как суставы угрожающе скрипят, а хруст костей становится, кажется, уже не только воображаемым. Это невозможно, но кажется, что каждая клетка тела сейчас переламывается под этим невыносимым давлением.

[indent]Он почти теряет её. Почти забывает, что она здесь, что она рядом. Но где-то на границе кровавого тумана мелькает её образ. Её лицо. Эта мысль — единственное, что удерживает его на краю.

[indent]Её оргазм, её удовольствие. Ради этого. Терпи. Терпи до конца. Не дай себе сломаться.

[indent]Но боги, как же больно.

[indent]Время больше не имеет смысла. Секунды растягиваются, как вязкая смола, каждая из них превращается в вечность, наполненную болью, вспышками и ощущением полного распада. В голове гул, громче взрыва, громче собственного стука сердца, который уже давно сбился с ритма. Он даже не уверен, жив ли ещё или это просто остаточные рефлексы. В этой слепящей пустоте он видит только её.

[indent]Она шевелится, пытаясь встать. Это движение возвращает его в реальность, пусть и ненадолго. Его руки, словно чужие, поднимаются снова, находят её бедра. Кожа под пальцами кажется мягкой, почти хрупкой, а сам он ощущает её так, будто через слой раскалённого железа. Силы вернуть её на место — это не подвиг, а что-то большее, чем-то сравнимое с чудом. Пальцы сжимаются с силой, которая оставляет на её коже красные следы. Он знает это, но ему всё равно.

[indent]— Не смей, — шепчет он, не узнавая собственного голоса, сдавленного, хриплого, вырвавшегося, как треск ветки под тяжестью снега. — Останься.

[indent]Он чувствует, как мышцы снова сжимаются вокруг него, как боль в теле перекрывает всё, даже грохот мыслей в голове. Чувствует её тепло, её мягкость, её дрожь. И это странным образом удерживает его от полного разрушения. Её присутствие — одновременно якорь и катализатор. Он утопает в этом пульсе, в её пульсе, который резонирует с его болью, с его изломанным телом.

[indent]Наслаждайся, воробушек, делом рук своих. Это твоя сатисфакция, думает он, хотя губы его не двигаются. Мысли текут, как расплавленный металл, обжигая каждую клетку разума. Это всё твоё. Твоя победа, твоё творение. Ты даже не понимаешь, что сделала, но наслаждайся этим.

[indent]Тепло её тела и влажность внутри него странным образом возвращают его обратно. Он осознаёт физическую реальность — чувствует, как его член продолжает пульсировать, как он все еще изливается в нее, хотя мозг уже почти полностью отключил ощущение удовольствия. Боль поглотила всё, оставив только эту ритмичную отдачу, как дрожь земли после землетрясения.

[indent]Он закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться, пытаясь вернуть себе хотя бы толику контроля. Но всё, что он ощущает, это её. Её дыхание, её дрожь, её движение, которое он уже не способен остановить. И каким-то извращённым образом это его утешает.

[indent]Когда он успел опустить ментальные стены? Какой силой она обладала, если сумела пробить их? Вопросы, которые теряются во вспышках, в красных сполохах перед глазами. Они мелькают хаотично, словно обломки разбитого стекла, впиваясь в сознание. Но не находят там ответа. Найдутся ли они потом, когда разум очистится? Возможно. Только сейчас это не имеет значения. Сейчас все силы уходят на одно — удержаться, сдержать крик, не дать боли захватить всё. Остаться в сознании.

[indent]Боль — это всё, что он чувствует. Она заполняет его, как чернильная тьма, густая и тягучая. Кажется, что каждая кость ломается под давлением чего-то невидимого, внутри него же. Этот звук — это в голове? Или он действительно слышит, как трескается его собственный скелет? Сухожилия натянуты, как струны, и они тоже, кажется, вот-вот порвутся. Каждая мышца горит, каждая клетка тела будто разрывается на части. Пальцы всё ещё цепляются за её бедра, но силы сжать их уже нет.

[indent]Кай почти слышит, как сердце в его груди надрывается, бешено бьётся, словно хочет вырваться наружу. Ему кажется, что если он сделает вдох, то грудная клетка просто разорвётся, кости пробьют лёгкие, и он захлебнётся собственной кровью. Рот всё ещё наполнен металлическим вкусом, солёная медь липнет к зубам и языку. Боль перемешивается с ощущением стекающей по подбородку крови, как будто это лишь ещё одна мелкая деталь на фоне общего разрушения.

[indent]А она... Она всё ещё на нём. Движения её, даже самые лёгкие, отзываются новой волной боли, усиливая её. Он чувствует, как её мышцы сжимаются вокруг него, как они тянут его за собой, погружая ещё глубже в это состояние между болью и странной зависимостью. В её ритме есть что-то гипнотическое, и он осознаёт это отстранённо, как если бы наблюдал за всем со стороны.

[indent]И вот, наконец, он чувствует, как её оргазм отступает. Медленно, почти лениво, словно удовлетворённый зверь, покидающий свою добычу. Пульсация внутри неё становится слабее, её дрожь стихает. И с этим, словно нитка натянутая рвётся, боль начинает спадать. Не сразу, не резко, а волнами, будто отступающая приливная волна.

[indent]Кости внутри него всё ещё болят, но теперь это не та яростная, разрывающая боль, а тупая, приглушённая. Он понимает, что это иллюзия, что всё тело всё ещё ломит, но по сравнению с тем, что он чувствовал секунду назад, это почти похоже на облегчение. Воздух, наконец, проникает в лёгкие, и он издаёт тихий, надрывный вздох, будто только что выбрался из-под воды.

[indent]Её тело всё ещё на нём. Её тепло — это единственное, что удерживает его здесь, в этой реальности, не позволяя окончательно провалиться в пустоту. Её дыхание становится ровнее, он ощущает, как её грудь поднимается и опускается, и с этим приходит странное, едва уловимое чувство. Удовлетворение. Не от акта, не от боли или её наслаждения, а от того, что он всё ещё жив. Всё ещё держится. И она всё ещё здесь.

[indent]С каждым выдохом агония отступает. Медленно, мучительно, будто вытекает из него каплями вместе с потом, водой и остатками ее прикосновений. Боль затихает, но оставляет после себя пустоту, словно выжженное поле, на котором ничего не растет. Ребра больше не ломают легкие, позвоночник не гудит раскаленным железом, мышцы перестают сводить судорогой. Остается лишь отголосок, как раскат грома после яростной молнии — тяжело, глухо, но терпимо.

[indent]Он прислушивается к тишине внутри себя, пока в голове еще звенит от боли, пока тело словно изломанное, не хочет слушаться. Кажется, что она больше не движется. Что-то в ее дыхании, в еле слышном шорохе, в самой тишине подсказывает: она замерла.

[indent]Его пальцы все еще покоятся на ее бедрах, не двигаясь, но слегка поглаживая — рефлекторно, механически, будто он не может перестать чувствовать эту кожу, пока реальность не обретет четкие очертания. Потому что сейчас границы мира размазаны. Где-то есть теплый поток воды, где-то — ее дрожь, где-то — его собственные сбившиеся вдохи. А в центре всего — нестерпимо тихое "простите".

[indent]Слово бьет по сознанию сильнее, чем любые остаточные боли. Простите. Почему? Зачем? Прости за что? За это, воробушек? За то, что ты смогла? За то, что ты разбила меня? Или за то, что я не смог устоять?

[indent]Он хочет рассмеяться, но горло болит. Боль прорывается коротким хрипом, который даже самому кажется смешным. Боль реальна. Ее кожа под его пальцами реальна. Холодная плитка под спиной, тепло ее бедер, обжигающие капли воды — все это реальность. И вместе с тем где-то внутри есть остаток того, что было... удовольствия. Отголосок. Как затухающий свет звезды. Это ощущение скользит по нервам, заставляя тело то сжиматься, то расслабляться, и он не знает, что с этим делать.

[indent]Но самое страшное, это ее "простите". Он не хочет этого слышать. Не хочет чувствовать себя должным. Не хочет, чтобы она говорила, чтобы разрушала эту зыбкую тишину. Но она уже сделала это. Ее голос, дрожащий, как эхо боли в его голове, привязывает его к этому моменту.

[indent]И еще хуже: "господин Ворон".

[indent]Он дергается, будто это удар, будто сама эта фраза впивается в его измученные нервы, добавляя искру боли к затихающим вспышкам.

[indent]— Кайрен, — хрипит он, сам не узнав свой голос.

[indent]Он открывает глаза. Мир наконец-то возвращается. Резкость. Контуры. Ее лицо. Кожа краснеет от воды и от стыда, глаза отводит, хотя в них дрожь, страх, что-то еще. Он хочет усмехнуться, но его губы болят, а улыбка выходит слишком кривой, слишком слабой.

[indent]— Просто Кайрен, — его пальцы чуть сильнее сжимаются на ее бедре, как будто напоминая, что она здесь, что она тоже часть этой реальности.

[indent]Потолок кажется слишком близким. Движения замедлены, словно их окутывает вата. Но он заставляет себя заговорить.

[indent]— Что ты делаешь, воробушек? — его голос низкий, хриплый, почти ласковый, но с легким оттенком горечи. — У тебя было мое разрешение. Ты воспользовалась им. Чего теперь извиняешься?

[indent]Взгляд мутный, будто через грязное стекло смотрит, и глаза режет невыносимо — то ли от напряжения, то ли от воды, то ли от собственной слабости. Уснуть бы прямо сейчас, забыться в пустоте, но тело дрожит, а сознание цепляется за остатки реальности, как за последний спасительный якорь. Нельзя. Не сейчас. Хотя сил почти не осталось. Каждая мышца ноет, а веки тяжелеют с каждой секундой, но он все равно заставляет себя держаться.

[indent]И вдруг блеск в ее глазах — как тонкая нить, выдергивает его из этой серой пустоты. Слезы. По щекам стекают медленные капли, впитываются в краснеющую от горячей воды кожу. И этот блеск в ее взгляде пробивает его сильнее любой боли, сжигая изнутри. Все силы, которые он мог бы отдать покою, уходят на то, чтобы сжать зубы и привстать. Медленно, с усилием, будто каждый его сустав протестует, скрипит, горит.

[indent]Руки сами отпускают ее бедра, едва ощутимый жар ее тела покидает его ладони, но он не смотрит вниз. Не может. Не хочет видеть следы того, что он натворил. И так знает — сделал больно. Всегда делает больно, даже когда не хочет. И от этого тошнит сильнее, чем от всего остального.

[indent]Она тоже взгляд отводит, упрямо, будто боится, что он в нем что-то прочтет. Смешно. Упрямая. Такая упрямая. Он бы усмехнулся, но сил не осталось даже на это.

[indent]Садится почти автоматически, к стене медленно пододвигаясь, чтобы можно было хоть как-то облокотиться, позволить спине отдохнуть. Каждое движение дается через боль — мышцы протестуют, спина кричит, но он продолжает. Потому что есть вещи важнее. Руки, освободившись, тянутся к ее лицу, почти осторожно, будто боится, что испугает или сделает еще хуже.

[indent]Пальцы касаются ее щек. Кожа горячая, влажная, но его ладони теплее. Он медленно, аккуратно смахивает слезы большими пальцами, чертит по ее лицу мягкие, утешающие линии.

[indent]— Посмотри на меня, — тихо произносит он, голос хриплый, почти шепот.

[indent]Она дергается, будто хочет снова отвести взгляд, но он мягко, но настойчиво удерживает ее лицо в своих руках. Не грубо, не принуждая — просто напоминая, что это важно. Для него.

[indent]— Воробушек... — его голос звучит тише, почти надломленно. — Не прячься.

[indent]И она, будто услышав этот тихий приказ, поднимает на него глаза. В них блеск слез, растерянность, страх. И еще что-то — то ли обида, то ли упрямство. Ее губы поджаты, лицо напряжено, но в этом взгляде столько хрупкости, что его собственное сердце сжимается.

[indent]— Вот так, — он шепчет, проводя пальцами по ее лицу. — Смотри на меня.

[indent]Эти слова даются с трудом, потому что сейчас он чувствует все — каждую ее слезу, каждый нерв, каждый миг, который прошел между ними. И все это давит на него, как тяжесть, которую он добровольно взял на себя. Потому что в этот момент он понимает — ее боль теперь его боль. И никакой силы в мире не хватит, чтобы от этого уйти.

[indent]И только страх в глазах. Тот самый, который пронзает до самого сердца. А он, глядя на нее, чувствует, как по губам сама собой расползается мягкая, почти благодушная улыбка. Горькая. Ироничная. Глупая, глупая пташка. Что же он тут вообще старался, если в итоге ничего, кроме страха, в ее глазах не осталось? Никакого удовольствия, никакой благодарности, никакого понимания. Только эта ужасная паника, что сжирает ее изнутри, пока она едва удерживается на тонкой грани, чтобы не распасться окончательно.

[indent]Нет. Так не пойдет. Совсем не пойдет.

[indent]— Успокойся, — голос мягкий, почти ласковый. Будто он не видел, как дрожат ее плечи, как тень паники выжигает ее до основания. — Все хорошо.

[indent]Конечно, черта с два все хорошо. Он бы засмеялся, если бы не та же горечь, что сдавливает грудь. Впрочем, ей этого знать не нужно. Она уже и так, кажется, на пределе. Смотрит на нее, и сердце снова сжимается. Точно так же, как тогда, когда впервые поймал этот ее взгляд — настороженный, хрупкий, словно тонкое стекло, которое грозится треснуть от одного неловкого движения.

[indent]Боги... У него что, действительно есть сердце? Не кусок льда в груди, который никогда никого не грел, а только холод и равнодушие вокруг себя распространял?

[indent]Нет, правда? Настоящее, живое?

[indent]Что же ты со мной делаешь, воробушек?

[indent]Мысли звучат, словно далекий отголосок в голове, гаснут в тишине, разбиваются о что-то необъяснимое. Да и слова сейчас не нужны. Никакие, кроме тех, что он уже сказал.

[indent]— Все хорошо, — снова повторяет, наклоняясь чуть ближе, чтобы она услышала это еще раз, прочувствовала.

[indent]Смотрит ей прямо в глаза, обнимает этот хрупкий, едва удерживающийся от разлома взгляд. И продолжает держать, уверенно, мягко, будто одной своей решимостью может вернуть ее в этот мир, вывести из темноты.

[indent]Руки, все еще касающиеся ее лица, не двигаются. Пальцы обжигает, как будто ее кожа горячее, чем струи воды, стекающие по их телам. Медленные круговые движения — жесты успокаивающие, в них нет ни намека на принуждение. Лишь тихая, ненавязчивая поддержка.

[indent]— Дыши, — добавляет он, сам не понимая, зачем. — Вот так. Глубже. Ты со мной.

[indent]Воробушек. Его воробушек. Тот, кого он должен был сломать. Или, может быть, не сломать, а приручить? Черт его знает. В такие моменты каждая мысль о цели, об изначальном намерении, об этой чертовой игре кажется глупой, бессмысленной, ненужной. Осталось только это — хрупкое создание, которое доверило ему больше, чем следовало.

[indent]И от этого внутри что-то переворачивается. Хочется спрятать ее от всего мира. От него самого, в первую очередь.

[indent]Он осторожно притягивает ее ближе, прижимая к себе, как ребенка, которого нужно укрыть от всего мира. Его руки, такие сильные, кажется, могут удержать что угодно, но сейчас они двигаются мягко, сдержанно, будто боится, что одно неловкое движение разобьет эту хрупкую фигурку. Пальцы осторожно скользят по волосам, по спине, по дрожащим плечам, чтобы успокоить. Все хорошо. Все действительно хорошо.

[indent]Какая же она маленькая. Хрупкая. Почти теряется в его руках, утопает в них, будто пытаясь спрятаться от всего происходящего. И у него, впервые за долгое время, возникает странное желание — укрыть ее собой, заслонить от этой чертовой реальности. Уберечь.

[indent]Он касается губами ее макушки, задерживается там, будто стараясь передать тепло своим дыханием. Выдыхает в волосы едва слышное:

[indent]— Успокойся.

[indent]Голос его звучит глухо, приглушенно, но не теряет своей уверенности. Она чувствует это, он уверен.

[indent]И странно, что его совсем не смущает их положение. То, что они обнажены, что все еще связаны физически, хотя эта связь становится все менее ощутимой. Он почти теряет свою твердость, медленно выскальзывает из нее, но это только усиливает остроту ощущений. Не физическую — внутреннюю. Будто их раздевают не только до кожи, а до самой сути, оставляя нагими перед друг другом.

[indent]И от этого, почему-то, не страшно.

[indent]Ее дыхание, все еще неровное, теплой волной касается его груди. А дрожь, что проходит через ее тело, больше не кажется панической. Теперь она какая-то другая. Тепло, которое он отдает ей, начинает обволакивать их обоих, и он не может удержаться от того, чтобы сильнее притянуть ее к себе.

[indent]И вот так, в этой близости, без слов, он чувствует, как между ними возникает что-то, что не требует объяснений. Потому что объяснить это, наверное, и невозможно. Слишком тонкая грань между уязвимостью, страхом, заботой и тем, что он не решается назвать даже в мыслях.

[indent]Его руки продолжают двигаться по ее спине, размеренно, успокаивающе. Словно он пытается вписать в ее тело свою уверенность, свое обещание, что все будет хорошо. Даже если это ложь. Даже если он сам до конца в это не верит.

[indent]Тепло. Ее тепло, его тепло. Тепло воды, что продолжает струиться по ним, словно смывая остатки всего, что было до этого момента.