Осознание произошедшего накатывало медленно, словно густой туман, подбирающийся издалека. Оно не спешило завладеть Габриэлем, лишь лениво заползло под кожу, обвивая затылок холодной змейкой. Холод обжигал, пробираясь всё глубже, вызывая в теле непрошеный озноб. Он обхватил себя за плечи, пытаясь согреться, но мнимый холод лишь крепчал, чтобы согнать его, он начал ходить, метаться по комнате, как зверь в камере.
Полы под его поступью стали холстом для невидимых узоров, он даже вспоминал как ходили танцоры в одном театре, прибывшие из далекого юга. Призрачная поступь — когда ты не идешь, а плывешь по воздуху, но видимо для этого своеобразного танца нужно закрыть ноги, чтобы скрыть всю нелепость их движений.
Время казалось замершим, а его беспокойный дух — неподвластным никакому утешению. И непонятно что так волновало: давка из крыс или нарушение обещания, данное матери перед уездом? Избегать Красного Дома, не соваться в Столицу ни при каких условиях…ладно, последнее он нарушал уже не один раз. Теперь он в переступил черту и всячески отрицал возможные последствия.
А пока мысли терзали его, он успел посидеть на всем, что только можно было использовать в качестве сидения, пока, наконец, не решил лезть туда, куда мог залезть. И он нашел. Открытие оказалось простым и одновременно спасительным: бутылка односолодового скотча, прикрытая слоем забвения в шкафу, и гранёный стакан, словно вырезанный изо льда. Едва эти предметы оказались в его руках, как на душе стало заметно легче, словно давящий груз на мгновение ослабил свою хватку.
Он сел в хозяйское кресло, откинувшись на спинку с неожиданной расслабленностью. Бутылка в его руке блестела янтарным отблеском в мягком свете дня. Пробка поддалась ловким пальцам, аромат свободы и уют окутал его. Он перевел взгляд на этикетку, читая название по-слогам, как будто медленное произнесение позволило разделить момент особой магии. Он налил себе совсем немного — на один глоток, как и хотел, снять привкус рвоты и умаслить сознание. Глоток чуть не вызвал у него новый приступ, но он упорно прогнал напиток по зубам, покатал на языке и проглотил, морщась и краснея от непривычной крепости.
Он никогда не пылал любовью к крепкому алкоголику. Не из-за вкуса или жгучего, резкого запаха, а из-за его коварного действия. Опьяняешься быстро, обманывая тело жидким топливом, которое, только радо обмануть перевертыша, а на деле лишь выжигает остатки сил. Виски подходит для срочности, для скорости и быстрого побега. Он словно вспышка — мгновенно зажигает внутренний огонь. Но стоит переборщить с дозой или пренебречь приемом пищи — твердой или жидкой — и последствия не заставят себя ждать. Истощение обрушивается внезапно, как снежная лавина, лишая даже малейшего чувства контроля.
Габриэль наливает ещё. Может быть ему придется бежать прямо сейчас и топливо изменчивому телу необходимо как никогда. Делает глоток и уже не морщится, к чему эти игры с мимикой, когда зрителей нет. Неторопливо встает и пересаживается на кушетку, снимая с себя ботинки, поддевает носком за пятку, откидывая в сторону. Небрежно. Надо поправить. Ставит их аккуратно друг к дружке, босыми стопами залазит на мебель, наливает ещё. Пьянеет слишком быстро и уже не хочет никуда уходить, аккуратно ставит бутылку за кушетку, туда же осушенный стакан. Сползает всем телом, кладет бедовую голову на согнутую руку, сам не понимая как так быстро его глаза закрываются, а чувства притупляются, не давая и шанса прислушаться или принюхаться к месту своего пребывания.

Пусть будет так. Сон - всегда хорошее решение в любой ситуации.

Алкоголь был хорош тем, что позволял отключиться полностью. Габриэль мог долгое время находиться в полудреме, быть наготове сорваться в любую минуту, смахнув остатки сонливости подобно капле воды на коже. Но в легком дурмане сознание отпускало поводья, давая волю тому, что таилось за пределами самих мыслей.
Сны должны быть сладкими, думал Габриэль, как спасительное гавань в бушующем океане реальности. Они должны окутывать мягкой дымкой удовольствия, услаждать душу и тело, исполнять самые простые желания — будь то вкусная еда или горячая страсть. Ведь хотя бы в этом хрупком мире фантазий можно позволить себе забыть обо всем.
И сначала всё казалось именно таким.
Он оказался в гостях у изысканных куртизанок дорогого борделя на Грехе, куда давно хотел попасть гостем. Девушки, нарядные и ухоженные, касались его едва ощутимо, их смех звенел, как музыка, кожа источала тонкий аромат пудры и восточных благовоний. Одна из них нежно положила голову ему на грудь, как бы укрываясь от всего мира, другая засмеялась, ещё одна подавала изысканные блюда с ломящимся от яств столом. Сквозь смех он слышит и мужской голос, не различая его источник. Так даже лучше, разнообразие ему всегда нравилось…
Он ел — сочная индейка, пропитанная специями, текла соком, но насыщения не наступало. Словно еда, как и сон, была иллюзией. Он шутил, а девушки смеялись, смотрели на него с неподдельным восхищением, а их прикосновения становились всё смелее.
Но вдруг что-то изменилось. Чья-то ладонь — уже не нежная, крепкая и хищная — впилась в его бедро, оставляя кровавые следы там, где реальные шрамы напоминали о прошлом. Смех внезапного стих, глаза девушек потускнели, благоухания сменились резким запахом сырой плоти. Мир начал таять, превращаясь в нечто тягучее и бесформенное.
Декорации вокруг стали обретать знакомые черты старого домика лесничего где-то там, в далёких родных краях. Там, где когда-то прятался Хэльвард — от гнева отца и собственных приступов неконтролируемой ярости. Там же теперь прятался Габриэль, забившись в угол, охваченный страхом перед монстром, который застыл в дверях. Его облик смазан, сшит чернотой и красными нитями. Тот растопырил руки, и в лунном свете, пробивающегося через грязные окна, когти его отчётливо мерцали на фоне полумрака. В тягучей тишине каждый выдох монстра оборачивался облаком пара — зимний холод проникал даже сюда, во сне. Глаза существа горели алым светом, как будто два раскалённых уголька, тишина накалялась до предела, как будто весь мир затаил дыхание перед неизбежным.
Во сне не чувствуешь боли, во сне учишься избегать то, что пугает больше всего. «Выход есть всегда и он в темноте» — говорит сам себе Габриэль, прерывая зрительный контакт со своим личным монстром, вглядываясь в темноту под небольшой покосившейся кроватью. Прежде, чем нырнуть в неё, монстр с нечеловеческим рычанием успевает схватить злосчастное правое бедро, пронзая фантомной болью, но Габриэль уже падает в темноту. Плывет в ней, а звуки становятся всё тише.
«Акке! Акке!» — слышит он голос матери. Всего миг и Габриэль стоит с ней на той самой площади. Люди, крысы…всё застыло, словно на картине. Он смотрит на свои руки, они нечеткие, нарисованные на холсте и облик матери, родной, любимой, нарисованный художником. Габи улыбается, берет матушку за руку и нежно целует её пальцы. Она улыбается и в этот миг их сходство просто поразительно: те же губы и глаза, разве что  волосы длиннее и черты лица мягче. Она в своем старом платьице и переднике, будто только вышла с кухни. Габриэль любуется ей, будто хочет никогда не забывать её, его сердце трепещет, а в глазах мутнеет от слез.
«Ну-ну, мой мальчик, не плачь, я приготовила твой любимый пирог из ревеня и зимних яблок, папа и Хэль уже за столом ждут тебя.» — мягко говорит женщина, любовно вытирая с щек слезы сына. Габриэль молчит, боится оглянуться и всмотреться в чужие лица, не хочет даже в памяти оставлять эту дурацкую площадь с крысами и…Рат.
«Он ведь здесь, значит, всё хорошо. Он знает, что ты здесь ни при чем.» — слова матери звучат иначе, кажутся более серьезными. Габриэль крепко держит её руку и наконец отрывает взгляд, всматриваясь в застывшие в ужасе лица. Какие-то из них смазанные, какие-то искривленные неестественной жуткой формой, а крысы под ногами бестелесные, Габриэль делает шаг и будто его нога проходит сквозь них.
«Должен быть центр откуда всё началось. Это не феромоны. Не бывает того запаха, который настолько сильно привлекал бы всех, так и с людьми работает, с крысами тем более» — зачем-то озвучивает мысль Крыс, идя вглубь толпы с мамой.
«Это не феромоны, мой мышонок» — подтверждает она.
«Рат сказал, что это не магия…» — задумчиво бормочет Габ, огибая толпу, хоть надобности в этом нет, они как крысы - призраки.
Наконец он оказывается в центре, где по его мнению всё произошло. Самая гуща тел и фигура человека, пронизанная чернотой и красными нитями. Очередной монстр, только уже неизвестный. Он не уверен, что центр был в толпе, но и уверен в этом, иначе крысы пошли бы другой дорогой. Пока он думал, всматриваясь в темноту фигуры, позади себя услышал тихий свист. Обернувшись, он застал свою матушку за этим делом. Она еле сдержала улыбку, но снова засвистела то повышая частоту, то понижая насколько позволяли способности.
«Почему ты свистишь?» — задал очевидный вопрос, но вместо ответа мама начала подходить ближе. Осторожно взяла его за руку, а второй рукой показала на горло, словно намекая на что-то. Затем повела его назад, туда, где Габриэль застыл, застав всю похоронную процессию с необычным перфомансом. Но когда они приблизились под звук мелодии, сложенной из свиста, Габ увидел себя же, заложившего пальцы в рот, застывшего в моменте, когда он использовал свист с неслышимым звуком для человеческого уха.

В один миг площадь ожила и собственный свист резко ударил по крысиным ушам, а кто-то сбил его с ног…и Габриэль проснулся. Ему было холодно, но в левой руке отчетливо ощущалось тепло руки его матери. Он лежал с открытыми глазами какое-то время, цеплялся за это ощущение, плавно сжимая ладонь, пока оно не исчезло с концами. Странный сон…В глазах ощущалась влага, Габ неторопливо её вытер, потер лицо и шумно выдохнул, потихоньку снова осознавая где он и как тут оказался.
Запахи вернули его в реальность гораздо быстрее: кровь, отчаяние и боль — всё то, чем пах эфир в гостях у Безликих, чем пах Он, когда принял всё это. Взгляд метнулся в сторону стола, видит за столом Рата, безмолвного, возможно, тоже задремавшего. Голод заставляет желудок сжаться, но Габриэль не спешит двигаться, стараясь сохранить в памяти образ матери, ее улыбку, ее тепло.
И всё же он тихо сползает с кушетки, как бы вор, медленно подкрадываясь к Рату. Полусонный, с пустой головой, он кладет щеку ему на плечо, не зная, зачем, не задумываясь. Лишь тепло другого существа кажется сейчас проверенной реальностью, которой можно доверять.

Подпись автора